За лунным лучом. Повесть Натали Нигальской.

Представляю вашему вниманию интересный, на мой взгляд, рассказ, впервые опубликованный около 100 лет назад, но сейчас почему-то неизвестный. Начало рассказа я не нашёл и вряд ли найду, а вот продолжение возможно что и найду. В общем, рассказ приводится без изменений (кроме вёрстки), автор его - некая Натали Нигальская «За лунным лучом» (взят из «Журнала для Хозяек» № 17 за 1 сентября 1913 года). Наслаждайтесь!

За лунным лучом.

За лунным лучом.

Повесть Натали Нигальской.

III.

Эх! Простор то, простор, какой здесь у вас! – звучным, рокочущим голосом сказал высокий и грузный человек, входя на террасу белой виллы.

- Отсюда прямо лететь хочется! Кажется, что вот спрыгни с перил, замахай руками и полетишь, как птица, привольно купаясь в голубом просторе! Хорошо!

- Да, хорошо! – вяло согласился хозяин виллы. - Меня этим простором и завлекло!

- Да, другого такого места поискать надо – с неостывающим восхищением продолжал его собеседник. – Так бы здесь на всю жизнь и остался.

- Ну, Пётр Иванович! Это вам только кажется! – соскучились бы быстро без сцены и без людей – приветливо улыбнулась ему хозяйка.

- Почему? Ведь вы не соскучились?

- Я, что же я? В сравнении с вами я не больше, как простая любительница, тогда как вы – артист Божией милостью! Для вас, вне сцены – нет жизни!

- Охо-хо, голубушка! – воскликнул, смеясь, артист. – У меня только вне сцены и жизнь, а на сцене одно мученье. – Ей Богу, я скоро брошу сцену, брошу и поселюсь вот здесь же, сниму виллу где-нибудь поблизости и буду огород разводить.

Оба его слушателя недоверчиво улыбнулись.

- Что? Не верите! – воскликнул он, всё более и более увлекаемый мелькнувшей фантазией. – Чего же мне ещё надо.

Простор, южное солнце… «Синее море, синее небо»… Маленькая дружная компания близких людей… Вот вы, потом ещё несколько человек… из тех, кто здесь живёт, ведь, небось все славные ребята… Много-ль их тут сейчас?

- Да, есть кое-кто из наших, из партийных – ответил хозяин.

- Вот Луневские, Звонарев, ты их знаешь ведь, кое-кто из рабочих…

Ах, да! – вдруг оживился он. – Вот, кстати, вспомнил! Живёт тут ещё одна пара, муж-журналист тоже партийный, а жена-певица. Вот, брат, голос! Жемчужная струя, а не голос! Непременно хотел я, чтобы ты её послушал…

- Правда, хороший голос? – недоверчиво переспросил певец. – А то много их, поющих дам.

- Но, ты мне не веришь? Разве я ничего уж так в пении и не смыслю… Нет, вправду дивный голос и биография её занятная. С низов она, вроде нас с тобой, работницей на табачной фабрике была, потом сразу в Московскую Консерваторию попала, а потом впуталась в политику, влетела в ссылку и пошло…

- Так, я её знаю! – шумно закричал Пётр Иванович – Ганна её зовут? Ганна Ткаченко!.. Я помню, слыхал её на ученических концертах лет 7 – 8 тому назад… Ты брат прав, голос был колдовской, тысячный голос и, если он не испортился, то я готов слушать её с наслаждением…

Такие голоса даже здесь в Италии не часто встретишь… Зови, зови её сюда, мне любопытно посмотреть, что из неё сейчас вышло…

Хозяйка виллы, отвернувшись в сторону и, презрительно сжав красивые губы, с напряжённым вниманием всматривалась в какой-то далёкий парус, чуть видно белевший в бездонном, голубом просторе.

- Ну, как Пётр Иванович? Как вы теперь находите мой голос? – С трепетным ожиданием спрашивала Ганна, только что кончившая петь.

Знаменитый певец немного замялся.

- Что-ж, милушка моя, конечно, уж не то, что прежде… Прежней силы нет, да иначе не могло и быть, года и ссылка и всё прочее должно было сказаться, но всё-таки голос и теперь распрекрасный… И с тем, что есть, ещё многое можно сделать!

- Да? Правда?.. Ещё можно надеяться на сцену?.. Можно мечтать сделать дорогу? Ещё не поздно? – лихорадочно сыпала вопросами Ганна.

- Ну, конечно, не поздно! Вы ещё десятки певиц за пояс заткнёте… Надо только ещё чуточку поработать…

- Да, поработать… - грустно протянула молодая женщина и всё оживление её вдруг исчезло. - Как тут работать в такой обстановке.

Ни денег, ни школы… Ведь, я даже в Неаполь отлучиться не могу. Знаете, как мы живём. Еле-еле перебиваемся, а у меня ребёнок… Как уедешь учиться без денег, да ещё с ребёнком?

- Ну, деньги что! – беззаботно возразил артист. – Деньги вещь пустая, коли всё дело в деньгах, так оно ещё поправимо! Возьмите у меня сколько надо и айда в Москву. Там старые знакомства отыщете и за работу. В случае, если опять крайность придёт, опять ко мне обратиться можете, когда я туда приеду…

- О, нет, нет! – неуверенно-отказывающимся голосом протестовала Ганна. – Нет, я не могу брать у вас деньги, я не знаю, смогу ли их отдать когда-нибудь.

- Э, что тут рассуждать! – настаивал певец. – Конечно, сможете. Гляди, года через два и в известности выедете. Берите, чего уж тут. Чай, мы товарищи-артисты. Какие счёты. Сколько вам надо, чтобы добраться до Москвы и там устроиться?..

***

- Я не знаю, как мне и благодарить вас, век не забуду этой услуги, ведь вы меня воскрешаете… Я мёртвой была, а теперь оживаю… Господи! Вот спасибо, вот спасибо – со слезами на глазах взволнованно говорила Ганна, торопливо пряча за корсаж несколько сто франковых билетов и украдкой оглядываясь назад, не видал ли кто происшедшей сцены.

Но все остальные находились на противоположном конце террасы, отвлечённые каким-то рассказом хозяйки, которая, точно нарочно, образовывала вокруг Ганны пустоту и теперь только неодобрительно оглядывалась в тот угол, где скрытые в сумерках беседовали Ганна с Петром Ивановичем.

- Никто не видал! Главное Василий Николаевич не видал! – с облегчением вздохнула Ганна – Господи, как я рада! Как я рада!.. Ведь теперь за работу можно приняться, опять за своё дело, после стольких-то лет… Пётр Иванович, голубчик, да как же я благодарна!

Но певец, уже старался уйти от благодарности и, повторяя, - Ну вот, чего ещё там! – отошёл от неё и направился к остальному обществу.

Но по дороге его перехватил Ливанов.

- Пётр Иванович! И вы тоже жену хвалите, да ведь она петь не может, у ней почти чахотка, ей вредно петь.

- С чего вы взяли, батюшка? – удивился артист. – Коли такой голос ещё сохранился, какая тут чахотка…

- Доктора говорят… Если она начнёт заниматься пением, туберкулёз разовьётся.

- Врут ваши доктора! – внушительно рявкнул Пётр Иванович. – Да потом, ежели и так, нашего брата артиста от искусства и на смертном одре не оттащишь… А ежели не пускать её заниматься искусством, так она ещё скорее зачахнет от тоски по нём…

Артисткой родилась – артисткой и помрёт, и вы уж лучше ей не мешайте, даже из заботы о ней не мешайте.

И, оставив опешившего от неожиданных возражений Ливанова, знаменитый певец шагнул к группе, окружавшей хозяйку виллы, и громко спросил:

- А что не спуститься ли нам к морю?

И далёкими перекатами разнёсся его могучий голос в душной тишине горячей летней ночи.

***

- А папа с нами поедет? – спрашивал четырёхлетний карапуз, цепляясь за сетку пароходной решётки.

- Сейчас не поедет. Он после нас догонит – отвечала Ганна, робко взглядывая на пристань, не появится ли там неожиданно «папа».

- Вдруг, придёт невзначай… Вот беда то будет! – мелькала робкая мысль.

Она гнала её соображениями, что, ведь, он ничего и не подозревает, ведь, она только погулять вышла с Сеней, их домик на противоположной стороне острова… вещи кое-какие она ещё вчера незаметно на пристань перетащила… Да и занят сейчас Василий Николаевич, очередную статью в журнал пишет…

И не было у ней в душе ни малейшего сожаления о покидаемом человеке, напротив, радостно было, точно она вместе с мужем бросала тяжёлое, измучившее её ярмо.

Боялась только одного, как бы не пришлось к нему вернуться, тревожно думала:

- Скорей бы, скорей пароход отходил!

На её счастье никого из русской колонии ни на пристани, ни на пароходе не было.

- Удача! – шептала Ганна. – Теперь во всём удача будет – и крестилась маленькими незаметными крестиками:

Наконец, завыл в третий раз пароходный свисток, загремела якорная цепь. Кричали матросы, надрываясь визжали мальчишки в лодках, обступивших пароход, шумела разноязычная туристская толпа на палубе…

Тронулись.

- Слава Богу! Слава Богу! – крестясь шептала Ганна. – Теперь не догонят! Следующий пароход отходит только через сутки.

Уходил вдаль знойный остров, всё выше и круче казались его жёлтые скалы, нежданно поднимающиеся из моря.

Синела даль, бились пенистые волны о борт, весело прыгали впереди дельфины.

Бродячий итальянский хор, всегда сопровождающий этот пароход, возящий туристов в увеселительную прогулку на знойный остров, тысячелетних воспоминаний, выбрался на палубу.

Толстенький, юркий старик, с мандолиною в руках вышел вперёд и, лукаво подмигивая, запел хорошо сохранившимся приятным тенорком искрящуюся весельем неаполитанскую песенку:

- Da Spagna sono la bella

Reggina son del’Amore…

Задорно защёлкали кастаньеты.

Засмеялись мандолины.

Далеко над морем разнеслись весёлые, играющие смелыми переливами голосов, звуки песни…

День сиял.

Небо таяло в золотой дымке.

Море смеялось.

Безумный восторг воскресения из мёртвых охватил Ганну.

- В Москву, Сеня, домой в Москву, в консерваторию, - радостно закричала она, и, схватив ребёнка на руки, осыпала его горячими поцелуями.

***

- Ваш паспорт – спрашивал жандарм, обходя пассажиров в неуютном, белом зале пограничной станции.

- Вот! – протянула ему Ганна свою паспортную книжку. Тот развернул её для пометки и вдруг вскинул удивлённый взгляд на подавшую.

- Позвольте, это внутренний паспорт, а не заграничный…

- У меня… у меня нет другого – смущённо пролепетала Ганна, только теперь сообразившая, что по внутреннему паспорту границу не переезжают.

- То есть, как нет другого? Что за чепуха? Как же вы выехали из России?

- Я с мужем выехала…

- Так, значит, у него должен был быть заграничный паспорт и вы там должны были быть прописанной…

- Нет, я отдельно…

- Как отдельно?.. Как же вы проехали границу?..

- Так, вот с этим паспортом и проехала…

- Этого не может быть! Что вы сказки рассказываете. Тут что-то подозрительное. Прошу следовать за мной!

Ганна, подхватив ребёнка на руки, растерянно двинулась за жандармом.

Пассажиры расступались перед ними, с испугом и недоумением оглядывая молодую женщину.

- Теперь мы в другой поезд идём? Да, мама? – спрашивал Сеня.

***

- Вот тебе и Москва и консерватория и воскресение из мёртвых – подавленно думала Ганна, сидя на узкой, жёсткой койке одиночной камеры маленькой тюрьмы пограничного города.

- Ах, какая я глупая, глупая!

Как можно было не сообразить, что с этим паспортом границу не переезжают… Надо было, конечно, опять через Финляндию ехать, а я…

Ах, какая я глупая! До чего глупая!

- Мама, зачем мы здесь остановились? – спрашивал Сеня. – Разве это Москва?

Он внимательно изучал камеру, обходя вокруг стен.

- Мама, это нехорошая комната – говорил он. – Маленькая и тёмная и окно высоко: мне нельзя смотреть…

Я не хочу здесь… - и он начинал кривить губы, собираясь заплакать.

- Подожди, подожди, голубчик, мы тут долго не будем. Мы скоро опять поедем и опять в вагон, смотреть будешь…

Уговаривала его мать.

Ребёнок успокаивался и снова начинал изучать камеру.

- Мама, а зачем здесь решётки на окнах? – снова спрашивал он – разве боятся, что сюда воры залезут?

Ганна печально улыбалась.

- Да, да, голубчик, боятся, что воры залезут.

- И дверь потому заперли? – продолжал допрашивать ребёнок.

- Да, от воров, от воров заперли – поддакивала ему мать.

- А если Сеня гулять захочет, тогда как?

- Тогда дверь откроют, как он захочет гулять, так и откроют… Только Сеня ведь не хочет сейчас гулять, он лучше спать ляжет, а когда выспится, то мы и уедем отсюда, мы долго здесь жить не будем, нет, не будем…

Но Ганна ошибалась.

Дни проходили за днями, тоскливые и бездеятельные, полные томительного ожидания, а её всё не освобождали.

Несколько раз водили на допросы, потом перестали тревожить и как будто забыли в тюрьме.

После допросов, на которых она рассказала о себе всю правду, без малейшей утайки и потому самому рассказала вполне связно и без всяких противоречий, жандармы никак не могли поверить в искренность невероятной наивности Ганны и всё продолжали подозревать её в какой-то мистификации, поэтому во все места, на которые Ганна указывала, как на бывшее своё жительство, были посланы запросы о её личности, а пока собирались справки её, конечно, продолжали держать в тюрьме.

- Когда же меня выпустят? – спрашивала Ганна, беспокоясь за здоровье ребёнка, который совершенно истомился в заключении и плача умолял её «ехать дальше».

В ответ ей тюремное начальство только пожимало плечами.

- Почём мы знаем? Почем мы знаем, что и каковы ваши преступления?!

(Продолжение следует)

Н. Нигальская.